Янтарный телескоп - Страница 75

К оглавлению

75

Практичные мулефа, обеспокоенные ее рассказом, готовы были немедленно построить для нее все, что она захочет. Они умели работать с блоками и талями, и вскоре один из них придумал, как поднять Мэри наверх простым способом, не заставляя ее с риском для жизни взбираться по лестнице.

Довольные, что для них нашлось дело, они сразу же принялись искать материалы, плести и вязать под ее руководством веревки и канаты, а также собирать все необходимое для сооружения экспериментальной платформы.

После беседы со стариками-супругами у оливковой рощи отец Гомес потерял след. Несколько дней ушло на поиски и расспросы по всей округе, но та женщина как сквозь землю провалилась.

Несмотря на столь обескураживающие результаты, он и не думал сдаваться – распятие у него на шее и винтовка за спиной были двойным символом его решимости довести дело до конца.

Но это заняло бы у него гораздо больше времени, если бы не перемена погоды. В том мире, где он находился, стояла жара и засуха, и его постоянно мучила жажда; поэтому, увидев на скалистой вершине осыпи мокрое пятно, он забрался туда в надежде отыскать родник. Его там не оказалось, но в мире, где росли колесные деревья, только что прошел дождь; так отец Гомес обнаружил окно и понял, куда девалась Мэри.


Глава двадцать первая
Гарпии

Я ненавижу сплошные выдумки…

Основа непременно должна быть правдивой…

Байрон

И Лира, и Уилл проснулись с ощущеньем безысходного ужаса, точно осужденные в день казни. Тиалис с Салмакией кормили своих стрекоз: они принесли им мотыльков, наловленных с помощью лассо у антарной лампочки над керосиновой бочкой во дворе, мух, вынутых из паутины, и воду в жестянке. Увидев выражение лица Лиры – Пантелеймон, мышонок, испуганно жался к ее груди, – дама Салмакия оставила свое занятие и приблизилась к ней. Уилл тем временем вышел побродить около хижины.

– Вы еще можете передумать, – сказала Салмакия.

– Нет. Решили так решили. – В голосе Лиры звучало упрямство, смешанное со страхом.

– А если мы не вернемся?

– Вам идти не обязательно, – заметила Лира.

– Не бросать же вас.

– Но ведь вы тоже можете не вернуться.

– Что ж, значит, мы умрем, делая важное дело.

Лира смолчала. Раньше она не приглядывалась к своей спутнице, но теперь видела ее очень ясно при свете коптящей гарной лампы, которая стояла всего на расстоянии вытянутой руки от них. Салмакия смотрела на нее со спокойным дружелюбием – ее лицо едва ли можно было назвать красивым, но именно такие лица приятно видеть человеку, если он болен, несчастен или напуган. Голос у дамы был низкий и выразительный, с еле уловимым оттенком насмешливой теплоты. Сколько Лира себя помнила, ей никто никогда не читал на ночь, никто не рассказывал ей сказок, не напевал колыбельную и не целовал ее, прежде чем потушить свет. Но она вдруг подумала, что если и есть в мире голос, способный наполнить уверенностью и согреть любовью, то он наверняка похож на голос дамы Салмакии, и ей захотелось, чтобы когда-нибудь у нее появился собственный ребенок – тогда она будет баюкать и утешать его, напевая ему песенки таким голосом.

– Ну… – У Лиры сдавило горло, она сглотнула и пожала плечами.

– Ладно, посмотрим, – сказала дама и вернулась к стрекозам.

Позавтракав сухими корками и горьким чаем – больше в доме ничего съедобного не было, – они поблагодарили хозяев, взяли рюкзаки и отправились по застроенному одними лачугами городу на берег озера. Лира поискала глазами свою смерть и тут же увидела ее, вежливо шагавшую чуть впереди: она не хотела идти вровень с ними, но все время оглядывалась, проверяя, не отстали ли они.

Все кругом было затянуто мутной дымкой. Казалось, уже наступают сумерки, однако день только начался; ленты тумана уныло стелились над дорожными лужами и льнули к антарным кабелям над головой, словно покинутые влюбленные. Изредка друзья встречали чью-нибудь смерть – живые люди им не попадались, – но стрекозы носились во влажном воздухе, точно прошивая его насквозь невидимыми нитями, и это яркое мелькание скрашивало им путь.

Вскоре они достигли городской окраины и стали пробираться вдоль ленивого ручья, заросшего мелким кустарником с голыми ветками. Порой раздавался всплеск или хриплое кваканье потревоженного земноводного, но единственным существом, попавшимся им на глаза, была жаба величиной со ступню Уилла – она мучительно дышала, надуваясь одним боком, как будто ее страшно изувечили. Пытаясь отползти с тропинки, она глядела так, словно ждала расправы.

– Милосерднее было бы убить ее, – сказал Тиалис.

– Откуда вы знаете? – возразила Лира. – Может, она все равно еще хочет жить.

– Убить – значит взять ее с собой, – сказал Уилл. – Но она хочет остаться здесь. Я уже слишком многих убил. Даже сидеть в грязной вонючей луже, наверное, лучше, чем быть мертвым.

– А если ей больно? – спросил Тиалис.

– Если бы она об этом сказала, тогда другое дело. Но поскольку она не может, я не стану ее убивать. Это означало бы слушать себя, а не жабу.

Они тронулись дальше. Скоро изменившийся звук их шагов подсказал им, что заросли кончаются, хотя туман стал еще гуще. Пантелеймон, лемур с огромными глазами, сидел у Лиры на плече, прижавшись к ее покрытым капельками волосам, и озирался вокруг, но видел не больше, чем она сама. И дрожал, дрожал не переставая.

Потом все они услышали, как разбилась о камни крошечная волна. Звук был тихий, но близкий. Стрекозы с седоками вернулись к детям, Пантелеймон переполз к Лире на грудь, а она, осторожно ступая по скользкой тропинке, старалась держаться поближе к Уиллу.

75